Я не хочу, чтобы люди унывали. Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей - Светлана Абакумова

– Не бойся, я не умру, – смеялась мать, – Что ты, что ты, не говори глупостей, морщинки бывают у всех, посмотри на бабу Тасю, сколько у нее морщинок, а она все живет и жжет свою керосинку, да тебя по заду веником хлопает.

Эти слова успокаивали ребенка на какое-то время, но не навсегда. Он любил свою мать и больше всего на свете боялся ее смерти.

И вот охотник приехал однажды, как всегда без предупреждения. В объятиях – захрустели чьи-то кости. Ребенок подбежал справиться об утке, но двухметровый блондин легко отмахнулся от ребенка, сунув в подарок перочинный ножичек.

– Утка… как она улетела? – беспокоился ребенок, – Где ее выпустили? Все ли хорошо у утки?

Но мать сказала: «Не приставай к дяде Валере, видишь, он устал с дороги, возьми монетку, купи себе фиников; ступай на улицу – погуляй».

Больше разговоров об утке не было. Ребенок уговорил себя, что у утки всё хорошо, что она нашла себе стаю и улетела на юг, в Африку с последним клином.

Несколько дней спустя ребенок познал ужас потери, всю глубину отчаяния. Мать не пришла домой. До 11 часов вечера он крепился, ожидая мать, потом, не закрыв дверь, выбежал на пустынную лестницу и зарыдал. Никогда мать не задерживалась так поздно, она опаздывала на полчаса – на час самое большое. На рев вышла соседка баба Тася, она забрала ребенка к себе и он еще два часа сидел на стуле, пялясь в телевизор «КВН», сглатывая слезы. Бабка была немногословной: «Придет твоя мать, никуда не денется», вот и все утешения от щедрот ее эвакуированной в войну, белорусской души. Ребенок с компанией днём доставал ее своей беготней по общему коридору, в котором она несла «вахту» у керосинки, готовя еду себе и взрослой дочери, зорко бдя, кто к кому заходит. И бесконечными проделками – попытками забраться на чердак, запалить спичкой самострел, грохотом, хохотом и плачем он давно переполнил чашу терпения «этой святой» женщины. А тут еще ночь маета,…хотя, конечно, жалко ребенка. Что мать, мать – известное дело, молодое!

Да что-то вот мою Людку никто замуж не берет, скромная шибко, да и красоты не лишку, перезрела в девках, давно рожать пора, – думала бабка.

Ребенок стирал слезу за слезой, мотал сопельки на рукав светло-зеленой импортной кофты, но говорить не мог, боялся бабки.

– Она умерла, – думал он. Никогда она не пропадала, никуда не уезжала, бросив меня. Никогда не приходила так поздно. Если мама жива, она бы пожалела меня, она бы помнила, что я, что я тут… Не могла же она бросить меня? Забыть про меня? (слезы).

В двенадцать часов ночи он уже ни во что хорошее не верил, ни на что не надеялся, он похоронил и себя и мать вместе. В час ночи мать приехала, пьяная и счастливая. Небрежно поблагодарив бабу Тасю, повела ребенка домой, открыла самозахлопнувшуюся дверь ключом, и стала целовать ребенка, дыша ароматом дорогого вина. Она смеялась, в ответ на слезы ребенка целовала его в нос и макушку и повторяла «Да я же тебя люблю! Я была в аэропорту, провожала дядю В. на самолет». Ребенок никогда не видел до этого мать выпившей и пугался ее незнакомого смеха и винного запаха, неадекватности реакции и бесшабашной раздрызганности жестов. Но с другой стороны, мама жива, да! и она явно счастлива, она веселится посреди ночи, как все это уместить в голове?

Больше охотника ребенок не видел. Он уехал и забросил насовсем их не очень-то нужное ему семейство. Кто-то из маминых подруг в разговоре сказал, что он женился на некрасивой сестре-двойняшке из КБ 108, а ребенок услышал краем уха и почему-то запомнил.

Мать справилась с собой и через пару-тройку лет вышла замуж. Вышла за своего нового начальника, он как раз разводился с женой. Начальник переехал к ней жить из частного дома на Уктусе с двумя чемоданами книг и кучей фотопринадлежностей. Но это уже другая история – из отрочества…

Сашка, сын Раисы-крановщицы, стал почти что, другом ребенка – стриженой девчонки, вернее, у нее уже отросли светлые косички, но очки никуда не испарились. Почти другом… пока они не подрались зимой из-за татаро-монгольского ига. В школе проходили татаро-монгольское иго. Во дворе на снегу, под сочувствующие крики из окон и подъезда «отпусти девчонку немедленно!» Сашка завалил девчонку в честной борьбе на лопатки на чистый снег и возопил «А мы вас триста лет в рабстве держали!». Встав на ноги, она крикнула «А мы всё равно вас победили!» и потребовала реванша. Но он снова ее повалил, и позорно ткнул ранцем в сугроб.

Тут уж она с горечью поняла, что время драк на равных с мальчишками прошло, и что ей придется покинуть лагерь победителей, пришло такое время. И отступить в лагерь девчонок, придется признать себя девочкой, позорное поражение не оставило ей другого пути. Как-то там примут ее, в новом сообществе, нужна ли там она

ОВЕЧКИ В НЕБЕ

…Клубок линий и нитей. Что это – человеческий мозг?, нет. случайное переплетение запутанных нитей, и из него постепенно возникает нечто воздушное, изящное. Это белая овечка, пушистая, тонкорунная. Игрушка!

На наших глазах линии превращаются в личико 4-летнего мальчика с ясными, любопытствующими глазками.

Июнь. Стемнело. Наступает ночь. Синий цвет за окном. Поют ночные птички в городе. Кухня типовой квартиры девятиэтажного дома.

Папа заснул, сидя на кухне. Он мечтает, – мы пока не догадываемся о ком, – но некоторые приметы бытия раскроют эту тайну. Он мечтает о своей жене. Ее нет. Исчезла, ушла, испарилась, улетела на время или навсегда. Ее нет нигде, ее не найдешь – хоть все углы обыщи в доме.

Под столом разноцветные пакеты, в них мусор невынесенный за неделю. В раковине хрустальная пепельница, чашка для кофе, красные чашки МакПик, посуда для микроволновки, засохшие чайные пакеты, сковорода – все вперемешку. Расставлены по столу в беспорядке. Мужчина заснул и видит жену свою по имени Тата. Ее имя аппликацией вышито на ярком розовом фартуке, что висит на гвоздике у дверей.

За час до этого: мальчик лежит под неудобным толстым ватным одеялом. Он смотрит на отца: – Пап, я опять не засну.

Папа шепотом отвечает мальчику: – А ты считай овечек.

И овечки, кудрявыми пятнышками мягко отделяются и слетают с ласково улыбающихся отцовских губ. …Овечки – белые, круглые как колобки: они такими и должны быть – добрыми и красивыми.

Папа берет с комода небольшую овечку и кладет рядом с мальчиком на подушку.

Ночь. Машины едут по окружной трассе рабочего района, водитель одной машины вдруг одуревает – он видит овец, летящих в небе. Водитель второй машины тоже понять ничего не может. Девушка в его машине красит губы и не верит шоферу, который кричит ей что в небе овцы. Она крутит пальцем у носа и говорит: это самолет. Самолетик действительно есть, он несется высоко; за строительными кранами мигают его опознавательные огоньки.

Открытая форточка в доме мальчика. Ветром вдруг окно распахивается настежь. И в него влетает нечто и материализуется. Во что? В овечку. У овечки на спине два прозрачных крыла, как у стрекозки, – они длинные и почти невесомые на ощупь. Овечка складывает их и встает на задние ножки на пол.

Мальчик не спит, он дремлет. Он считает овечек. Они веером летят над рабочим районом города.

Видны плоские крыши серых домов, железная дорога, ведущая к заводу железобетонных плит, скучные бетонные заборы с грязными фонарями, антенны и строительные краны.

Сине-фиолетовый сумрак. Ночь смягчает эту жёсткость рабочего района: красиво светятся оранжевые окна домов, шторы развеваются в балконных дверях. На балконах стоят люди, они курят и болтают, и смеются. Свет ламп в домах привносит уют в этот темный город.

Еще хороши в сумраке кудрявые деревья, что у пруда. Там внизу у горы есть пруд – совсем недалеко от дома мальчика. В воде отражаются пушистые кусты и многочисленные городские огоньки. Там раньше стояли деревянные дома, в одном из которых жила семья мальчика. Жила, пока не переехала.

Все это наблюдают овечки сверху – смешно махая крыльями. Летают белые овечки забавно – отталкиваются от крыш и антенн ножками.

Летят овечки, а с ними и мама. Мама подняла вверх и сложила руки правильно – легла на волну воздуха и полетела.

Она в длинном платье с распущенными волосами, ноги босиком. У нее нет крыльев как у овечек, но летит она также плавно и легко, как и они.

Все они мягко прыгают с крыши на крышу, с тополя на тополь, а в промежутках все же успевают лететь. Даже машут крыльями. Описать пластику такого полета сможет только инженер аэродинамики.

Подпрыгивая с верхушки одного тополя, овечка летит по кривой и приземляется ножкой на другую верхушку. Потом на крышу, потом на антенну. Так они скачут, перелетая большие пространства – плавно и быстро.